В статье читатель найдет несколько избранных цитат из Дневника писателя Ф.М.Достоевского. Основное наблюдение Достоевского заключается в том, что в России существует некое сообщество чуждых народу «русских европейцев», которые наизнанку выворачиваются чтобы доказать свою «европейскость». Им противен народ, «мерзит им народ» и от этого «мировоззрения», по его мнению, много бед, много неустройств государственных. На эти выводы писателя наложились события русско-турецкой войны 1877-1878 и он с горечью пишет об образованных петербургских «прелестнейших либеральных милочках», в толпу которых пленный турок так доходчиво и смачно плюнул. Видимо, даже ему эти «европейки» показались омерзительными.

Эпиграф (про «прелестнейших по развитию» «либеральных милочек»).

Слыхал ли Левин про наших дам, которые провозимым в вагонах пленным туркам бросают цветы, выносят дорого табаку и конфет? Писали, что один турок, когда поезд опять тронулся, громко харкнул и энергически плюнул в самую группу гуманных русских дам, махавших отходящему поезду вслед платочками.

«Вот, дескать, как мы гуманны, и как мы европейски развиты, и как мы умеем это выказать!».

(Достоевский. Дневник писателя. 1877)

Левин – либеральный пацифист с неустойчивой психикой, герой романа Льва Толстого «Анна Каренина», которому оппонирует Достоевский. В его образе Толстой выражает собственные мысли и чувства, которые Достоевскому очень несимпатичны, но об этом читайте в предыдущих статьях (здесь и здесь).

В 21 же веке совсем другие расклады. Если выбирать между турком и европейцем, то русский турист выбирает Турцию, которая кажется сегодня более гостеприимной. Одно не меняется – это психология Европы и психология либерала, а если и меняется, то в худшую сторону.

 

1. Европа. Год 1877, война с Турцией. Цитаты из «Дневника писателя» Достоевского за 1877 г.

«В наше время (во время русско-турецкой войны в 1777-1878, когда Россия победоносно защитила славян от резни) чуть не вся Европа влюбилась в турок, более или менее… Но в Европе укрепилась эта мечта (о сильной Турции и слабой России) опять-таки из ненависти к России, у нас же – из малодушия и страшной поспешности пессимистических заключений, которые всегда были свойством интеллигентных классов нашего общества… Эти же, чтобы спасти свою основную мечту, столь их утешающую, о ничтожности и бессилии России, – сделали из настоящего уже слизняка организм человеческий… Об России же самые образованные европейские государства со страстью распространяют теперь совершенные нелепости».

«В Европе и прежде нас мало знали, даже до того, что всегда надо было удивляться, что столь просвещенные народы так мало интересуются изучить тот народ, который они же так ненавидят и которого постоянно боятся».

«Ведь уж конечно, им бы хотелось возбудить у себя повсеместно к нам ненависть как к опасным противникам их цивилизации».

«Мы, сидя в Севастополе, отразили раз приступ французов и англичан со страшною для них потерею людей, но Европа, однако же, не кричала тогда о нашей победе» (Крымская война 1854-1855).

«Но они (наши слизняки- интеллигенты) не хотят припомнить, что мы в сущности воюем не с одними турками, а и с европейскими державами, что множество англичан служат офицерами в турецком войске, что вооружены турки на европейские деньги, что европейская дипломатия во много стала поперек нашей дороги с самого начала войны, лишив нас помощи естественных союзников наших, лишив нас даже дорог наших в Турцию».

2. Обращение Достоевского к финансистам – любителям таргетировать инфляцию

«Восточный вопрос есть исконная идея Московского царства, которую Петр Великий признал в высшей степени и, оставляя Москву, перенес с собой в Петербург… Идею эту не видят и не признают теперь разве уж самые слепые из русских европейцев, да вместе с ними, и к их стыду, биржевики. Биржевиками я называю здесь условно всех теперешних русских, которым, кроме своего кармана, нет никакой в России заботы, а потому взирающих и на Россию единственно с точки зрения интересов своего кармана. Они кричат теперь хором о торговом застое, о биржевом кризисе, о падении рубля. Но если б эти биржевики наши были настолько дальновидны, чтоб понимать кое-что вне своей сферы, то они бы и сами догадались, что если б Россия не начала теперешнюю войну, то было бы им же хуже. Если б мы не начали теперешней войны после всех цинических и обидных нам вызовов врагов наших и если б мы не помогли истязуемым мученикам, то сами же себя стали бы презирать. А самопрезрение, нравственное падение и за ним – цинизм – мешают даже «делам». Нации живут великим чувством и великою, всех единящею и всё освещающею мыслью, соединением с народом, наконец, когда народ невольно признает верхних людей с ним заодно, из чего рождается национальная сила – вот чем живут нации, а не одной лишь биржевой спекуляцией и заботой о цене рубля. Чем богаче духовно нация, тем она и материально богаче…А впрочем, что ж я такие старые слова говорю!».

3. Пятая колонна

Достоевский цитирует «Московские ведомости», № 262, где рассказывается  о «партии внутри России, действующей в согласии с ее врагами и готовой помогать туркам в их борьбе с нею, – партии русских англомадьяр, которой ненавистно всякое проявление нашего народного духа, всякое действие нашего правительства в этом духе и которая русский патриотизм ставит на одну линию с нигилизмом и революцией, – партии, которая питает гнуснейшими корреспонденциями враждебную нам заграничную печать».  Актуально.

Согласованные во времени статьи в английской «Morning post» от 22.10.1877 и появившаяся за два дня до этой публикации польская статья в «Dziennik polsky» распространили почти хором ложь о том, что русские провоцируют восстание привислинских крестьян. Надо сказать, что все это подогревалось тогда папскими клерикалами.

«В начале лета эти агитаторы-клерикалы» решили перерядиться в овец, говорили о славянской дружбе, «говорили они чрезвычайно нежно и выставляя резоны: у нас, говорят они, есть инженеры, химики, технологи, и прочие – пустите их обратно (из эмиграции в Российскую империю)».

«Г-н Костомаров (русский историк) ответил в «Новом времени» на все эти заискивания: «…всё это лишь нам западня, что наведут они к нам Конрадов Валленродов, предателей; что поляк Старой Польши инстинктивно, слепо ненавидит Россию и русских».

 

4. «Либеральные милочки» и «деликатные» офицеры или как стать европейцем больше, чем европеец

Эпиграф.

Для этого надо стать немного лакеем, например, подать пальто англичанину в пробковом шлеме.

Читаем Достоевского:

«Известно, что все русские интеллигентные люди чрезвычайно деликатны, то есть в тех случаях, когда они имеют дело с Европой или думают, что на них смотрит Европа».

«Дамы, восторженно подносившие туркам конфеты и сигары, разумеется, делали это тоже из деликатности: «Как, дескать, мы мило, нежно, мягко, гуманно, европейски просвещены!».

«…что, если б прибыл другой поезд с турками же, а в нем тот самый башибузук, о котором писали, что особенно отличается умением разрывать с одного маху, схватив за обе ножки, грудного ребенка на две части, а у матери тут же выкроить из спины ремень? Да, я думаю, эти дамы встретили бы его визгом восторга, готовы были бы отдать ему не только конфеты, но что-нибудь получше конфет, а потом, пожалуй, завели бы речь в дамском своем комитете о стипендии имени его в местной гимназии… Смотря на себя в зеркало, эти дамы, я думаю, сами бы влюблялись бы в себя: «Какие мы гуманные, какие мы либеральные милочки!»

Россия победила. Пленные турки потребовали белого хлеба – им дали белый хлеб, отказались ехать на телегах – им дали рессорные экипажи, за счет наших солдат. Пленных турок рассадили так:

«Все пленные рядовые были удобно размещены в вагонах третьего класса, офицеры – второго, а паша (пленный) занял купе первоклассного вагона. Зачем для них такие удобства? – слышалось в публике. – Наших-то гренадеров, небось, вывезли из Москвы в лошадиных вагонах, а для них отпускают особый пассажирский поезд.

– Что гренадеры, – замечает в толпе какой-то купчик, — вот даже раненых солдатиков возили в товарных вагонах и соломки под них не успели подкладывать. А паша-то какой откормленный, что твой боров, в товарный бы его, пусть бы с него жиру немного поубавилось.

– Там-то раненых наших прирезывали, жилы из них тянули, медленным огнем жгли, а теперь их холят за то…».

А вот еще сцена в описании Достоевского:

«Около свиты (русской, где был великий князь) появился какой-то англичанин в пробковом шлеме и статском пальто горохового цвета… Этот «друг России» ведет себя несколько эксцентрично: сидит, например, в присутствии великого князя в то время, когда стоят все, не исключая даже и его высочества (императора); за обедом встает, когда ему вздумается, из-за стола, где сидит великий князь (главнокомандующий), и в этот день обратился даже к одному знакомому офицеру с предложением затянуть на него в рукава гороховое пальто. Офицер окинул его с ног до головы несколько удивленным взглядом, улыбнулся слегка, пожал плечами и беспрекословно помог одеть пальто. Конечно, более ничего и не оставалось сделать. Англичанин в ответ слегка приложился рукою к своему пробковому шлему».

Достоевский приводит эту цитату из «Петербургской газеты», описывающий эпизод с театра военных действий, его особенно поражает фраза «Конечно, более ничего и не оставалось сделать».

На СКУЛЬТПРИВЕТ уже говорилось о пробковом шлеме как символе колониальной Британии, когда английский скульптор Джон Гибсон одел на «Амура-пастуха» пробковый шлем. Тогда автору статьи это казалось только удачной шуткой, оказывается, что англичанин не шутил, напялив на себя пробковый шлем в ставке русских войск во время русско-турецкой войны.

«Подвоз патронов в турецкую армию из Англии и Америки колоссальный. Ихние пароходы доставляют оружие и все необходимое. А у нас иные газеты наши кричат из «деликатности»: «Ах, не говорите этого, ах, не подымайте вы только этого, пусть мы не видим, пусть мы не слышим, а то просвещенные мореплаватели (бывшие пираты – английский флот) рассердятся и тогда…».

 5. Актуальные цитаты

Актуальных высказываний у Достоевского море. Читаем в Дневнике за 1880 г.

О Европе.

«Не может одна малая часть человечества владеть всем остальным человечеством как рабом, а ведь для этой единственной цели и слагались до сих пор все гражданские (уже давно не христианские) учреждения Европы, теперь совершенно языческой. Эта неестественность и эти «неразрешимые» политические вопросы (всем известные, впрочем) непременно должны привести к огромной, окончательной, разделочной политической войне, в которой все будут замешаны и которая разразится в нынешнем еще столетии, может, даже в наступающем десятилетии».

О наших идеалах.

«Вы (либералы) спросите: какие же могут быть у нас свои общественные и гражданские идеалы мимо Европы? Да, общественные и гражданские, и наши общественные идеалы – лучше ваших европейских, крепче ваших и даже – о ужас! – либеральнее ваших! Да, либеральнее, потому что исходят прямо из организма народа нашего, а не лакейски безличная пересадка с Запада».

 

О том, кто мешает обустройству России.

«Вы, г-н Градовский, безжалостно укоряете Россию за ее неустройство. А кто мешал до сих пор ей устроиться во все эти последние два века и особенно в последнее пятидесятилетие? А вот всё подобные вам русские европейцы, г-н Градовский, которые у нас все два века не переводились, а теперь особенно на нас насели. Кто враг органическому и самостоятельному развитию России на собственных ее народных началах? Кто хотел переделать народ наш, фантастически «возвышая его до себя», – попросту наделать всё таких же, как сами, либеральных европейских человеков, отрывая от времени до времени от народной массы по человечку и развращая его в европейца хоть фалдочками мундира? Этим я не говорю, что европеец развратен; я говорю только, что переделывать русского в европейца так, как либералы его переделывают, – есть сущий разврат зачастую. А ведь в этом-то состоит весь идеал ихней программы деятельности: именно в отлупливании по человечку от общей массы – экой абсурд! Это они так хотели все восемьдесят миллионов народа нашего отколупать и переделать? Да неужели же вы серьезно думаете, что наш народ весь, всей массой своей, согласится стать такою же безличностью, как эти господа русские европейцы?».

О говорунах и литературе (Дневник 1881 г.).

На ток-шоу это можно сейчас наглядно созерцать: либерал никогда сам не заканчивает свой спич, на вопрос не отвечает, тему выбирает сам и всегда только одну – какая плохая «эта страна», начинает медленно, а оседлав свою повестку так и брызжет слюной, вертится по кругу, как белка в колесе, не в ладах с логикой и фактами, потом долго не может успокоиться и постоянно что-то выкрикивает. Это же было и при Достоевском.

Достоевский пишет:

«А сколько, сколько расплодилось у нас теперь говорунов? Сядет перед вами иной передовой и поучающий господин и начнет говорить: ни конца, ни начал, всё сбито и сверчено в клубок. Часа полтора говорит и, главное, ведь так сладко и гладко, точно птица поет. Спрашиваешь себя, что он: умный или иной какой? – и не можешь решить. Каждое слово, казалось бы, понятно и ясно, а в целом ничего-то не разберешь. Курицу ль впредь яйца учат, или курица будет по-прежнему на яйцах сидеть, – ничего этого не разберешь, видишь только, что красноречивая курица вместо яиц дичь несет. Глаза выпучишь под конец, в голове дурман. Это новый тип, недавно народившийся; художественная литература его еще не затрагивала. Много чего не затронула еще наша художественная литература из современного и текущего, много совсем проглядела и страшно отстала. Всё больше типами сороковых годов пробиваются, много что пятидесятых. Даже и в исторический-то роман, может, потому ударилась, что смысл текущего потеряла».

Мечта о нормальной интеллигенции и обращение к министру финансов.

«Я лишь то хочу выразить, что силы, разъединяющие нас (интеллигенцию) с народом, чрезвычайно велики и что народ остается один, в великом уединении своем, и кроме царя своего, в которого верует нерушимо, ни в ком и нигде опоры теперь уже не чает и не видит. А между тем – о, какая бы страшная, зиждительная и благословенная сила, новая, совсем уже новая сила явилась бы на Руси, если бы произошло у нас единение сословий интеллигентных с народом!  Единение духовное то есть. О, господа министры финансов, не такие бы годовые бюджеты составляли вы тогда, какие составляете ныне! Молочные реки потекли бы в царстве, все идеалы ваши были бы достигнуты разом!».

В защиту бюрократии («мнение бюрократа о либералах»).

Достоевский дает слово вымышленному им же бюрократу, который говорит о необходимости государственного аппарата для защиты от свободолюбивых либералов, которые против душащих свободу чиновников. В частности, Достоевский устами бюрократа справедливо замечает, что как только либерал доберется до власти, станет он гораздо более худшим бюрократом:

«…развяжите крылья вашей прекрасной птичке вполне (то есть дайте власть либералу), разрешите ей все возможности, предпишите, например, вашему земству даже формально за номером и со строгостью: «Отселе-де быть тебе самостоятельным, а не бюрократическим журавлем», и поверьте, что все они там, все какие есть журавли, сами собою, еще пуще запросятся к нам (бюрократам) и кончат тем, что станут чиновниками уже вполне, дух наш и образ примут, всё у нас скопируют. Даже выборный мужик к нам запросится, польстит ему это очень».

Эпилог

Достоевский цитирует басню Крылова «Свинья под дубом вековым…». Цитирует полностью. Сюжет известен: близорукое плохо видящее животное, наевшись желудей до отвала, выспалось и возымело от избытка сил охоту корни подрывать. Мораль: животное не видит причинно-следственной связи между корнями и желудями.

Заканчивает Достоевский этот раздел с басней риторическим вопросом:

«Хороша басенка? И неужели мы согласимся походить на такой портрет?»