Эпиграф.

«Всякий маменькин сынок,
Всякий обирала,
Модных бредней дурачок,
Корчит либерала» 

(«Современная песня». Герой войны 1812 года Денис Давыдов)

 

В статье рассказывается о некоторых любопытных событиях, связанных с декабристами Каховским, Трубецким, Пестелем, С.И.Муравьевым-Апостолом, Рылеевым, Оболенским, Волконским и его женой Марией, Анненковым с семейством, Одоевским, а также о чертах их характеров.  Выводы о человеческом и нравственном облике перечисленных персонажей делает читатель.

А кроме того, читайте о том:

• как жилось декабристам на каторге,
• о восстании декабристов глазами Николая I,
• почему Лев Толстой не написал роман о декабристах,
• о правде и мифах о декабристах и их поклонниках.

1. Каховский Петр Григорьевич (1799-1826)

За участие в декабрьском восстании 14 декабря 1825 года был приговорен к смертной казни через повешение.

Прославился как убийца героя Отечественной войны 1812 года генерала Милорадовича, в которого стрелял во время бунта 14 декабря 1825. От пули Каховского Милорадович умирал 14 часов, перед смертью он захотел исповедаться и просил Императора Николая I дать вольную всем его людям и крестьянам. Заметим, что ни один из декабристов этого так и не сделал.

Итак, к декабрю 1825 Каховский успел промотать в карты 240 душ из отцовского наследства, что составляло примерно 50 000 рублей. Декабрист И.Д.Якушкин так писал в своих мемуарах:

«Смоленский помещик (Каховский), проигравшись и разорившись в пух и прах, он приехал в Петербург в надежде жениться на богатой невесте; дело это ему не удалось. Сойдясь случайно с Рылеевым, он предался ему и Обществу (декабристам) безусловно. Рылеев и другие товарищи содержали его в Петербурге за свой счет».

Итак, Каховский – картежник и неудачник (девушка, поначалу отвечавшая на чувства революционера, отказалась с ним общаться) – жил за чужой счет. Каховский был горячим сторонником цареубийства и накануне восстания немедленно ответил согласием Рылееву с товарищами стать исполнителем убийства царя и членов его семьи. Данная информация была установлена следователем Боровковым и была зафиксирована им письменно в материалах Следственной комиссии. Рылеев, кстати, тоже был приговорен к повешению.

Во время Отечественной войны 1812 г. Петр Каховский, тогда пятнадцатилетний воспитанник пансиона, встретил оккупантов-французов в Москве. Поскольку на языке оккупантов юноша говорил свободно, он подружился с французским офицером, вместе они и мародерствовали. В советское время следующий эпизод представлялся как пример нетерпимости к несправедливости со стороны юного Каховского.

Однажды Каховскому и французу в оккупированной Москве удалось достать несколько бутылок с вареньем, Каховский засунул палец в бутылку и не смог его вытащить. «Как же ты его вытащишь?» – смеялись французы. А вот как, и разбил бутылку об голову насмешника. За это был побит. Для советских «историков» — это оказалось примером, достойным подражания.

Перед повешением ему даже декабристы не подали руки. На допросе Каховский заливался слезами.

2. Князь Трубецкой Сергей Петрович (1790-1860)

Участвовал в Отечественной войне 1812 года, к 1825 году дослужился до чина полковника. Сергей Трубецкой жил в доме тестя графа Лаваля на Английской набережной. Во время шумных сборищ Трубецкой все больше молчал, но поскольку происходил из родовитой семьи, заговорщики единогласно избрали его диктатором. Во время восстания растерялся, бледный, растрепанный просидел все время в главном штабе. Хотя Трубецкой вовлек в преступную деятельность много людей, убеждая в необходимости истребить царя и особ царствующего дома, он был помилован и смертная казнь была ему заменена вечной каторгой, а в 1839 он, как все остальные, был отпущен на поселение.

Наверное, надо «благодарить» его за трусость. На допросах Трубецкой запросто сдавал заговорщиков, падал на колени с мольбой о прощении, не отставал от него и Рылеев. Трубецкой был арестован уже вечером 14 декабря. Этот неудавшийся диктатор был арестован в доме австрийского посла.

Его жена Екатерина Ивановна Трубецкая (урожденная Лаваль) последовала за мужем в Сибирь.

3. Полковник-казнокрад Пестель Павел Иванович (1793- 1826)

Был ярым сторонником физического уничтожения царя и его фамилии, даже вел подсчет подлежащих ликвидации. Для убийства царя и его близких предлагал найти сторонних исполнителей, не входивших в Южное тайное общество, которое он возглавлял. А все дело в том, что он планировал после прихода к власти показательно казнить этих исполнителей как злодеев, совершивших цареубийство.

Привлек польские тайные общества, обещая им независимость и отделение Польши от Российской империи. Отличался холодным цинизмом. Перед восстанием 1825 года был главной пружиной как Южного, так и Северного тайного общества. Но 14 декабря в Петербурге на Сенатской площади его не было, он был арестован 13 декабря 1825 в Киевской губернии, где он проворовался, будучи командиром Вятского пехотного полка. На допросе Пестель поспешно сообщил имена полусотни заговорщиков.

Подобно Льву Троцкому, Пестель разделял точку зрения Вольтера: «народ всегда останется глуп и невежественен: это скот, которому нужно лишь ярмо, кнут и сено». В своих проектах он с легкостью давал «волю» Польше, Литве, Бессарабии, Финляндии, Грузии, части Малороссии и Белоруссии.

Государство у него должно было стать полицейским: если в 1827 один полицейский приходился примерно на 10 000 человек, то Пестель предлагал увеличить количество членов тайного сыска в тридцать раз – один полицейский на 370 человек.

Иудеев предлагал собрать всех вместе и выселить под прикрытием русских и польских войск в Палестину. Лютеранин по вероисповеданию, с 12 до 16 лет учился в Дрездене в пансионе Зейделя. Как говорится в таких случаях, своими романо-германскими замыслами сильно опередил свое время.

Будучи адъютантом уже стареющего командующего Второй Южной армией, сосредоточил большую фактическую власть в своих руках, «борясь» с воровством, собрал большой компромат на сослуживцев, мастерски ставя их в зависимость от себя. Начальник штаба армии раскусил Пестеля, он говорил, что у Пестеля «много ума, но душа и правила черны, как грязь». Потому добился перевода Пестеля на должность командира Вятского пехотного полка подальше от себя.

Ревизия обнаружила недостачу в кассе полка, которым командовал Пестель, в размере 60 000 рублей (за четыре года), годовой заработок рядового полка составлял 10 рублей в год. Он умудрялся по два раза получать из казны на одно и то же, давал взятки, не гнушался обворовывать солдат: из выданных комиссариатом 2руб. 50копеек на сапоги каждому солдату выдал только по 40 копеек, потом на следствии врал, что солдаты якобы сами просили его не выдавать деньги полностью. Обворовывал и офицеров, но там уже фигурируют суммы в несколько сотен рублей. Всячески поощрял доносительство, требовал безусловного подчинения, А.А.Керсновский в своей «Истории русской армии» называет Пестеля негодяем, запарывающим своих солдат.

Наворовав денег, Пестель слегка охладел к делам бунтовским, весной 1825 стал подумывать, а не перейти ли к царю.

Погорел Пестель, прокручивая самую большую свою махинацию на 6000 рублей. Пестель поручил капитану Майбороде получить эту сумму в Московском комиссарском депо (хотя эта сумма уже была получена в другом депо), тот испугался, поскольку недостачу обнаружат и привлекут непосредственного исполнителя. Когда Пестеля взяли, он сразу же сдал и тайное общество, и своих подельников бунтовщиков.

4. Странный Муравьев-Апостол Сергей Иванович (1796-1826)

Муравьев-Апостол родился в 1796, в один год с Николаем I. За участие в декабристском бунте приговорен Верховным уголовным судом к четвертованию, впоследствии замененному повешением.

Как и иные участники созданных декабристами тайных обществ, он одобрял план убийства царя.

Командовал батальоном в Черниговском пехотном полку, где он через четыре дня после восстания на Сенатской площади поднял солдат на бунт в Киевской губернии. При этом он ранил командира и узурпировал власть в полку. А дальше захватил полковую кассу 10 000 рублей, раздал деньги солдатам, не забыв поднять их революционный дух с помощью водки. Первая рота деньги взяла, а за самозванцем не пошла. Полк дефилировал по губернии. Деньги скоро закончились, стали распродавать на сторону полковой провиант. Грабили на большой дороге, так, двадцатидвухлетний прапорщик Мозалевский, дворянин, обобрал жандармов более чем на 1000 рублей.

По сути, это была шайка бандитов, из имения богатой графини Браницкой прибыли посланцы к Муравьеву-Апостолу с вопросом, сколько ему надо денег, чтобы он не грабил ее имение.

Если советские «исследователи» типа М.В.Нечкиной написали об измученных царским преследованием солдатах, то на самом деле они не могли перемещаться по причине пьянства, о котором было много свидетельств во время следствия. Когда же окончательно кончились деньги и водка, солдаты сдали своих «командиров-революционеров».

Николай I солдат не наказывал, понимая, что во всем виноваты поднявшие их на бунт офицеры. Но солдаты Черниговского полка были наказаны как обычные уголовники, а не государственные преступники – революционеры.

5. Стукач Кондратий Рылеев (1795-1826)

Рылеев проживал в доме Российско-Американской компании на Мойке. Он был одним из руководителей и организаторов декабристского движения. Вместе с Трубецким рассчитывал последовательно поднять воинские части, совершить переворот по принципу «домино», когда предыдущая косточка валит следующую. Первым должен был выступить Гвардейский морской экипаж, но верный последователь Рылеева – А.И.Якубович в решительный момент испугался, хотя накануне «храбрый кавказец» кричал о готовности идти под пули.  14 декабря Якубович отказался вести Гвардейский экипаж утром на захват Зимнего дворца, на следствии старательно закладывал своих соратников.

В итоге на Сенатской площади было примерно 3000 бунтовщиков и 12 000 нормальных солдат. Части, которые по замыслу заговорщиков, должны были последовательно выступить на стороне восставших, завалившись как доминошные кости, – Измайловский, Семеновский, Егерский и Коннопионерский полки – оказались верными Николаю I.

Рылеев был самым остервенелым приверженцем идеи цареубийства, всем предлагал взять на себя эту роль, зато на допросе, как и Трубецкой, поплыл и давал самые обширные показания, в результате чего с 25 по 30 декабря было арестовано 64 человека, причем подозреваемый арестовывался для дальнейшего выяснения, если на него указывали не менее двух заговорщиков.

Рылеев уговорил полковника Булатова убить царя, тот взял с собой заряженные пистолеты, будучи боевым офицером, стоял рядом с царем во время бунта, но не смог поднять оружие на Николая I, а потом пришел и покаялся, осознав, с какой мразью связался. Не находя выхода своим мучениям, Булатов 18 января 1826 разбил себе голову о стену камеры, 19 января умер в госпитале. На допросе Рылеев не только сдал своих сообщников, но и призывал поскорее их арестовать, хотя был главным вдохновителем бунта.

13 декабря за два дня до бунта Рылеев провел одно из подготовительных совещаний, на котором А.И.Якубович предложил «разбить кабаки, позволить солдатам и черни грабить, вынести из какой-нибудь церкви хоругви и повести под ними пьяную толпу фанатиков, подстрекая к эксцессам”.

За участие в бунте был приговорен к смертной казни и повешен.

6. Князь, «ученый чему-нибудь и как-нибудь» Оболенский Евгений Петрович (1796-1865)

Князь Оболенский был одним из самых активных декабристов. Рос без матери в богатой семье, где позволялись нелепые затеи, рядом с дядей-генералом, «сохранившим много деспотических инстинктов», пропитанных цинизмом Вольтера, знающим иностранные языки.

Будущий декабрист имел наставников – французов-гувернеров в количестве от 16 до 19 человек» (воспоминания Е.А.Сабанеевой). Прошел курс наук в Москве в благородном пансионе немецкого педагога Майора (таких пансионов в начале XIX в. расплодилось огромное количество). Это про него Пушкин написал «мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Балы для подростков (потом Л.Н.Толстой опишет такой детский утренник в «Войне и мире»), вступление в масонскую ложу, наконец, членство в тайном обществе. Безоговорочно подчинялся воле Пестеля и других заговорщиков, был активным сторонником убийства царя.

Спустя меньше месяца после ареста уже 26 января 1826 Оболенский написал Николаю I покаянное письмо, где называет царя «Отцом милосердным», а себя его «чадом». Поскольку за преступников-декабристов сибиряки неохотно отдавали в жены своих дочерей, этот щеголь-танцор был вынужден в Сибири за большие деньги жениться на горничной, которая была еще и няней при незаконнорожденной дочери другого декабриста – Пущина. Декабристы дорого платили родителям за таких невест. В придачу жена его была еще и некрасива. И это после общения с великосветскими невестами-красавицами, среди которых была Натали Гончарова – будущая супруга А.Пушкина.

Ну да декабристам в Сибири нужна была дешевая хозяйка по дому, любовь тут не причем. Таких жен и детей от них при возвращении из сибирской ссылки декабристы с собой не брали.

Можно представить состояние отца Петра Оболенского, для которого все это было жестоким ударом. Сыночка везут в Сибирь, кстати, весьма комфортно. Оболенский по дороге пишет своему отцу: «Добрейший родитель мой», – далее славословие – и наконец просьба вернуть долг за него богатому подельнику А.Муравьеву 325 руб., 500 рублей – «добрейшему» фельдъегерю (сопровождавшему преступника), и на первое время (!) 1000 рублей. Заканчивает письмо отцу Оболенский перечислением своих непосредственных начальников и просьбой «облегчить посредством знакомства судьбу». Коррупционер.

Вопрос: ну разве не дурак? Дурак-с. Для сравнения: месячная оплата прислуги 3-5 рублей в месяц, 16 кг муки стоили 25 копеек, годовое жалование историка Карамзина 2000 рублей. За что, спрашивается, боролся?

7. Немолодой любитель заглянуть в чужие письма князь С. Г. Волконский (1788-1865)

Это самый родовитый декабрист, заслуженный герой войны с Наполеоном, не мальчик – в момент бунта ему было почти 40 лет, но бес его попутал. Потому Николай I и назвал его дураком. Организовал «контрразведку» в стане заговорщиков, вскрывая чужие письма.

Сергей Григорьевич Волконский – князь, Рюрикович, генерал-майор, орденоносец, любитель гусарских забав, решивший позабавиться по-крупному вместе с Пестелем, владелец большого числа крепостных, имевший самое высокое покровительство со стороны родственников, признавший, тем не менее, первенство Пестеля, хотя был среди декабристов выше всех по своим регалиям и положению в обществе. Его характеризует какая-то запоздалая страсть к авантюрам (в сорок лет мог бы и повзрослеть). Странная молодость, прошедшая в экстравагантных гусарских выходках-шалостях, закончилась странной старостью, прошедшей в образе не менее экстравагантного обросшего старичка-полевичка. Мягко говоря, полный чудак, его так и воспринимали: чудит человек.

Высокородный князь без колебаний занимался перлюстрацией писем, употребляя поддельную печать полевого аудиториата, выяснял степень осведомлённости властей о заговорщиках, информацией делился с Пестелем. Представьте: князь, орденоносец, читающий чужие письма. Декабрист!

Забавно, что таким же образом он отследил письмо других декабристов С.И.Муравьева-Апостола и М.П.Бестужева к революционным полякам, в котором они просили поляков убить цесаревича Константина Павловича (старшего брата Николая I), отказавшегося от престола после смерти Александра I, правда, убийство не одобрил. Таким образом, князь С.Волконский являлся как бы шефом контрразведки Пестеля, а перлюстрацией (чтением чужих писем) впервые в России занялся отец Пестеля, возможно, Волконский просто позаимствовал его опыт, как говорится, дурной пример заразителен.

«Лучшим образцом правления страной»  Пестель в «Русской Правде» указывал США, склонялся к подобной «правде» и Волконский, вот тебе и «Рюрикович».  Во время следствия Волконский долго отпирался от знакомства с подобными идеями своего шефа по тайному обществу (Пестеля), но в конце концов дал весьма многословные письменные показания с огромным количеством орфографических ошибок, что неудивительно, поскольку ему было удобнее и привычнее писать по-французски. Возможно, прикидывался неадекватным, поскольку в мемуарах подобной писанины не допускал. Получил 20 лет каторги, срок этот ему уменьшили до 10 лет. Вернувшись из Сибири, жил в Подмосковье.

Его продвинутая и очень богатая родственница Зинаида Волконская, обиженная вынесенным деверю приговором, приняла демонстративно католичество и эмигрировала в Италию, где «изрыгала брань в адрес властей». Ее увлечение западными ценностями сыграло с княгиней З. Волконской дурную шутку: жизнь она окончила в глубокой бедности, а несметные богатства плавно перетекли в руки иезуитов.

Юная супруга С. Волконского Мария Волконская, дочь генерала Н.Н.Раевского (бои за батарею Раевского – один из славных эпизодов сражения на Бородинском поле) возможно «влипла в историю не по своей воле». Вряд ли ею двигала большая любовь к мужу, но она оставила сына и отправилась в Сибирь прямо из салона Зинаиды Волконской. Все это подчеркивало крайнюю нелояльность к власти.

На каторге у супруга гусарская удаль исчезла, он стал молчалив и задумчив. Приехавшая к нему жена Мария Волконская отмечала расстроенные нервы супруга, чувство религиозного раскаяния, ему разрешили ежедневные встречи с женой, он увлекся огородничеством. В Сибири у супругов родились два ребенка. Но, ходят слухи, что это были дети другого декабриста – от А.Поджио.

Кто-то скажет: «дурак, дурочка» – не слишком ли для таких возвышенных аристократов? Но не случайно небезызвестный герой в «Бриллиантовой руке» рифмовал два слова: «аристократы» и «дегенераты». Именно Николай I, узнавший о роли Волконского в заговоре, о его слежке за другими заговорщиками (вскрывал их письма), назвал его «набитым дураком, лжецом и подлецом».

Все «свободолюбивые протестующие» делятся на тех, кто обманывает и ищет личной выгоды и тех, кого обманывают, кто кроме неприятностей, ничего за свою «борьбу» не получает.

Декабристы мечтали физически уничтожить царскую семью, при большевиках сбылась их мечта – семья последнего императора России Николая II была расстреляна в доме Ипатьева в Екатеринбурге.

Заметим, что Николай I, воспитанием которого не успела позаниматься его бабка любительница Вольтера Екатерина II, шел в некотором смысле по стопам своего отца Павла I, к которому сохранил любовь и уважение. Соответственно, как мог, ограничивал гвардию, в молодежную среду которой вошло в моду гусарство и прочие мерзопакостные забавы («они ж дети»), вплоть до раскачивания трона. Такой офицер мог, например, голым проскакать через весь Петербург. В молодости отменно почудил и С.Г.Волконский.

Образ С.Г.Волконского дополняется весьма импозантным его видом в конце его жизни.

К концу жизни князь окончательно отдалился от своей жены, жившей в Сибири в большом доме. Опростился: водил дружбу преимущественно с крестьянами, летом целыми днями работал в поле, зимой его любимым занятием было посещение базара, где он шокировал знавших его дворян, когда примостившись на облучке крестьянской телеги, вел беседу про хозяйство с каким-нибудь мужичком, жуя краюху хлеба. В своем большом двухэтажном доме, в котором впоследствии помещались губернаторы, он не жил, а преимущественно жил в деревне, изредка приезжая в дом к своей семье, да и во время приездов останавливался не в доме, а во дворе в какой-нибудь комнатке, наполненной всяческой рухлядью и принадлежностями сельского хозяйства, пол в этой комнате был грязный и носил следы грязных сапог. «В салоне жены Волконской нередко появлялся запачканный дегтем или клочками сена на платье и в своей окладистой бороде, надушенной ароматами скотного двора или тому подобными не салонными запахами» (из воспоминаний Н.А.Белоголового).

Симпатичный образ, это не фальшивый Л.Н.Толстой в образе «пахать подано».

После амнистии в 1856 С.Волконский вернулся в Подмосковье, но уже без княжеского титула, писал мемуары, в 1858 ездил за границу, встречался с очередными не очень умными поклонниками либерализма  (а то с чего было бы под конец жизни им ударяться в религию, был бы ум – сделали бы это чуть раньше) – Герценом и Огаревым. Однако, в круг общения его входили и славянофилы А.И.Кошелев, А.С.Хомяков, И.С.Аксаков, но затесался сюда и Т.Г.Шевченко, либерал. Умер в 1865.

Мария Волконская конфликтовала со своим отцом генералом Н.Н.Раевским, в ссылке соперничала салонами в Иркутске с другой «женой декабриста» – Екатериной Трубецкой, поссорилась с ней из-за того, что та перекупила дачу Цейдлера, которую хотела приобрести для себя.

Конфликтовала она и со своим мужем, за которым поехала в Сибирь, из-за замужества своей дочери. А с 1859 Волконская поселилась в поместье Воронки в Черниговской области, где и умерла в 1863. Умирала в присутствии декабриста Поджио, а С.Г.Волконского там не было.

Вот так прекрасная и мягкая дворяночка превратилась в «жену декабриста», «неравный брак» со «стариком» Волконским испортил ей жизнь и характер.

А ее братья Раевские презирали Волконского, поскольку считали, что немного надо было иметь благородства, чтобы не жениться на ничего не подозревающей девушке, заведомо зная о своем участии в готовящемся государственном перевороте.

8. Красавчик и танцор, поручик Анненков Иван Александрович (1802-1878)

За участие в восстании изначально получил пожизненную каторгу, но в 1835 каторгу ему заменили на поселение. Был сторонником «Русской правды» Пестеля, знал и не возражал против планов цареубийства.

Уж не с него ли списан Толстым Анатоль Курагин? Иван был нехорош делом, но статен телом: высокого роста, красив.  Александр I любил его и приглашал на балы, на балах был частым и обычным партнером жены будущего императора Николая I Александры Федоровны, особенно хорошо танцевал мазурку (бал начинался медленным полонезом, потом шел однообразный вальс, главным танцем была мазурка, где танцоры могли импровизировать). Видимо, следствием такой любви было сравнительно легкое наказание за убийство на дуэли сослуживца и товарища В.Я.Ланского, за женой которого настойчиво и некрасиво начал ухаживать наш танцор, тогда еще в чине корнета. Ланской выстрелил в воздух, но Анненков по выражению современника поступил «гнусно»: пять минут выцеливал и убил товарища наповал.

Незадолго до бунта в июле 1825, когда заговорщики вовсю в тайных обществах рассуждали о тяжелой доле крепостных, Анненков заложил в Московском опекунском совете 418 крепостных душ за 83 600 рублей (по 200 рублей за душу). В это же время он легко и просто мог отсутствовать на службе в течение пяти месяцев, уехав в Пензу за «ремонтом лошадей». От балов и любовных похождений видимо и задурил.

Нелепый танцор так ничего и не понял. Уже вернувшись в Петербург из ссылки, он, стоя у гробницы Николая I в Петропавловской крепости через тридцать лет, нюхнул щепотку табака и равнодушно произнес: «Хотел меня сгноить, а гниешь прежде меня». Не тронуло его, что работавший как раб на галерах Николай умер из-за невзгод, связанных с неудачами в Крымской войне.

Мать любила своего сыночка-красавчика, к 1824 году он наделал долгов на 24 000 рублей, а когда на дуэли убили его брата Григория, мать сказала: «Ничего, Ивану больше достанется».

Справка. Мать его Анна Ивановна Анненкова жила в богатейшем доме, где было бесконечно много комнат, 150 слуг, придирчивая и требовавшая делать все по первому ее капризу. В официантской у нее сидело 12 официантов, на кухне – 14 поваров. Она была неповоротлива и в комнате, где она находилась все время, на возвышении под балдахином стояла ее кровать (никогда не употребляла постельного белья и одеяла), шум не выносила, лакеи ходили в чулках без обуви. Вокруг кровати было 6 ваз из великолепного мрамора самой тонкой работы, в них горели лампы. Во время туалета одна девушка ее одевала, а шесть других стояли, на каждой был надет предмет туалета. Дело в том, что Анна Ивановна ничего не одевала, если это не было согрето телом девушки, для этого выбирались красивые девушки 16 – 20 лет, после 20 лет их назначали на другие должности. Место в карете, где предстояло ехать матери будущего декабриста, должна была полчаса греть специально для этого содержащаяся толстозадая немка. Во время сна Анна Ивановна прилегала на кушетку и при ней должны были находиться 40 избранных девушек, поочередно сидевших всю ночь, – они должны были непременно говорить шепотом, иначе Анне Ивановне не спалось. Платьев у нее было 5000, два сундука были наполнены кружевами стоимостью 100 000 рублей.

Анна Ивановна была единственной избалованной дочкой И.В.Якобия, наместника всей Сибири при Екатерине II. В конце концов от такой жизни, где все и много воровали вокруг нее, все имения были заложены, а огромный дом и дача – проданы.

Справка. Советские фантасты изобразили декабристов героями, сняли известный фильм «Звезда пленительного счастья» (1975, Косталевский в главной роли), где жена декабриста последовала за мужем в Сибирь. Прототипом мужа был И.А.Анненков, прототипом жены была французская модистка (работала в бутике) Полина Гебль, уехавшая в Россию на ловлю счастья и женихов. Уж больно крутое наследство было у мужа, как было не последовать в Сибирь. Когда мать декабриста Анна Ивановна еще до декабрьской заварухи узнала от сына, что у него будет ребенок от этой модистки, сказала: «Раньше только я знала, что ты дурак, а теперь это будет знать вся Москва». Долги сына то оплачивала, то артачилась, сын куролесил, но боялся, что его лишат наследства.

«Звезда пленительного счастья» – советский фильм о декабристах, одной из сюжетных линий которого были романтические отношения Анненкова и француженки Полины Гёбль.

Фраза.

«Тащи еще кого-нибудь из детской! Рука разошлась»

(Так кричала дочь Анненковых, когда наказывала детей. Из воспоминаний)

Невенчанная жена И.А.Анненкова – красотка Полина Гёбль – была модисткой французского магазина Дюманси в Москве. В детстве любила Наполеона, в 1823 приехала из Франции в Россию, где занялась модным бизнесом. Она была хорошо осведомлена о ситуации, выраженной в стишке Грибоедова «Там женятся и дарят нас родством с искусницами модных лавок».

Она встретилась с Анненковым, возможно на ярмарке в Пензе, во время той самой пятимесячной отлучки кавалергарда летом 1825. Молодые поехали по деревням, принадлежащим Анненкову. Особенно ей запомнилась в селе Петине в Симбирской губернии пыльная куча в одной из комнат барского дома, где оказалась серебряная посуда весом 60 пудов. А не поехала бы в Россию – не довелось бы ей увидеть тонну серебра в одной куче! Но всем владела его мать.

Будучи тем не менее французской дворянкой и весьма практичной дамой, впоследствии Полина Гёбль не разделала революционные настроения декабристов, ненавидела революцию, но увиденные материальные блага сделали из нее преданную «жену декабриста», понимавшую, что жить можно не только в Париже или Петербурге.

Судя по количеству детей, была, наверное, и любовь, все-таки пара была импозантной, хотя заключенный в итоге брак был типичным мезальянсом. В России Полина Гёбль стала называться Прасковьей Егоровной, но русский язык так и не выучила до самой смерти (да и зачем, если ее и так кто нужно понимал), рожала 18 раз, шестеро детей дожили до взрослого возраста (делайте прививки).

Не ожидала она такой подлости – участия бойфренда в госперевороте, но, все взвесив и будучи беременной, последовала за ним. Красивый франт оказался весьма слабонервным, постоянно истерил и неоднократно пытался покончить с собой. Если бы не бойкая и знающая жизнь его гёрлфренд, он бы и покончил с собой, не издевался бы над прахом Николая I, а наследство матери декабриста прошло бы мимо.

Ей слегка не хватило денег (нужно было 6 000 рублей) для того, чтобы организовать побег Анненкова за границу. Довелось ей переправляться через полузамерзшую Неву на ялике (мосты были подняты), давать взятки, чтобы проникнуть в камеру. В крепости ей сообщили, что Иван Александрович хотел повеситься на полотенце, но, к счастью, полотенце оборвалось и его нашли на полу без чувств. Француженка привела его в чувство.

Потом она проявила большое упорство, чтобы организовать личную встречу с царем. Эту личную встречу в чрезвычайно романтическом флере описали потомки Анненкова, – короче, царь разрешил последовать «гражданской жене» в Сибирь, хотя такая форма «брака» тогда не существовала, впрочем, как и сейчас.

Когда открылось наследство, Полина Гёбль (она же Прасковья Егоровна) боролась за материальные блага с родственниками мужа, писала на имя Императора письма с просьбой «протянуть руку помощи иностранке, беззащитной и без всякой поддержки», а заодно узаконить первенца (дочь), позволить носить той фамилию Анненковых. К дележу наследства в 1842 подключились родственники Якоби (отца матери Анненкова), и хотя «мать декабриста» Анна Ивановна со своими девушками сильно истощила свое состояние, но все ж еще оставалось 2300 ревизских душ в разных губерниях (одна душа 200 рублей, итого 460 000 рублей, солдату, получающему 5 рублей в год, надо служить за такую сумму 90 000 лет). «Жена декабриста» это понимала.

Единственная из декабристских жен, Полина Гёбль в Сибири не раскисла, а активно налаживала быт в ссылке, поскольку в жизни как-никак поработала, хотя и модисткой.

Первым делом по прибытии мужа в Читу на «каторгу», она угостила как следует кузнеца и тот за угощение вместо казенных тяжелых оков  сделал новые, легкие и более длинные, поскольку роста ее любимый был высокого. Кандалы сняли со всех декабристов уже в 1828.

Вторым делом она сравнила местного надзирателя капитана с Наполеоном. Он так был растроган признанием француженки, что приводил к ней Ивана Александровича на полчаса раньше, а уводил на полчаса позже, чем к другим декабристам.

Справка (о «дочери и зяте декабриста»). Первая дочь Анненкова и Полины Гёбль, за которую с такой мольбой она просила царя, Александра Ивановна Анненкова, 1826 года рождения, воспитывалась у матери Анненкова – вышеописанной Анны Ивановны. Эта «дочь декабриста» вышла замуж за некого Теплова. «Дочь декабриста» и ее супруг образовали типичную крепостническую помещичью семью. Родили 4 сыновей и 9 дочерей.

«Зять декабриста», отец этой кучи детишек, помещик Теплов не мог их запомнить по именам и обращаясь к какой-нибудь дочери говорил: «Девочка, девочка, подойти-ка сюда, как тебя зовут?».

«Дочь декабриста» Теплова (по мужу) характером пошла в свою деспотичную бабку: случалось, что, выпоров кого-нибудь из провинившихся детей, она кричала своему старшему сыну: «Тащи еще кого-нибудь из детской! Рука разошлась!».

О чем думали жены декабристов в ссылке. Цитата про изобретательную «жену декабриста» Анненкову (Полину Гёбль) из воспоминаний М.М.Попова, которая приводится в книге «Белые пятна красного цвета» на стр. 152, т.2:

«Большая часть арестантов Петровского острога были холосты, все люди молодые, в которых пылала кровь, требуя женщин. Жены долго думали, как помочь этому горю. Анненкова наняла здоровую девку, подкупила водовоза, который поставлял воду в острог, подкупила часовых. Под вечер девку посадили в пустую бочку, часовой растворил ворота острога, и, выпущенная на двор, проведена была в арестантские комнаты. Голодные декабристы, до 30 человек, натешились и едва не уморили девку… Анненковой и после этого несколько раз удалось повторить эту проделку… Сколько было благодарностей от арестантов!».

9. Флюгер, корнет, князь Александр Иванович Одоевский (1802-1839)

Эпиграф 1.

«…Из искры возгорится пламя…»

 (Из стихотворения декабриста Одоевского «Струн вещих пламенные звуки…» в ответ на послание в Сибирь «Во глубине сибирских руд» Пушкина)

Эпиграф 2.

«Они (жены декабристов) поехали к мужьям потому только, что их обветшалые прелести никому не были нужны»

 (Тоже Одоевский. Воспоминания деятелей тайных обществ 1820-ых годов, т. 2, 1933, стр. 349)

Князь жил в доме Булатова на Исаакиевской площади.

Везде пишут, что Одоевский русский поэт, но в Петропавловской крепости он не перестукивался с коллегами по бунту (по количеству ударов определялся номер буквы в алфавите), потому что не знал русского алфавита. Его «творчество» – 60 стихотворений, которые никто не слышал, разве что строчку из его ответа на послание Пушкина «В Сибирь» (см. эпиграф). И только флюгер мог провернуться столько раз за столь короткий промежуток времени:

•  В 1818 (когда родился первенец Николая I – будущий Александр II) Одоевский написал хвалебный стих про «Надежду северной державы, достойного первенца отца».
• Николай Павлович 12 декабря получил список мятежников и знал, что Одоевский в этом списке. 13 декабря 1825 Одоевский был на карауле в Зимнем дворце. Раздался шум. На вопрос, отчего шум, Одоевский успокоил будущего царя. Между тем уже 14 декабря, когда началось восстание, Николай понимал, что ни на кого положиться нельзя, в том числе на собственную охрану.
• 14 декабря 1825 либерал Одоевский на Сенатской площади сначала бегал с пистолетом среди солдат.
• Когда подтянулась артиллерия, испугался, переоделся в тулуп и больше его никто не видел в рядах мятежников, заперся в шкафу у знакомого.
• Когда его нашли и заключили в Петропавловскую крепость, написал неадекватное письмо царю: «… не нахожу ничего, кроме безумия, причины своему поступку… Вы ангел кротости и милосердия… Теперь мне остается только одно, Государь Всемилостивейший! Упасть к Вашим ногам, обнять Ваши колена и просить прощения…» и т. д. – длиннющее убогое покаянное письмо.
• Прибыв в Сибирь, в компании себе подобных опять стал либералом и нацарапал стишок, одна из строк которого  стала в 1900 г. эпиграфом нелегальной газеты «Искра», печатного органа ленинской РСДРП:

…К мечам рванулись наши руки,
Но лишь оковы обрели.
Не будь покоен, бард! – цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя и т.д. и т.п.

Что-то путает Одоевский: работать декабристы генетически не умели, сам он служил в элитном полку и охранял Зимний дворец, как выяснилось, от самого себя.

• В 1832 наш сосланный страдалец Одоевский оказался один без группы поддержки при Тельминской казенной фабрике, сник, опять написал Николаю I покаянное письмо, а добрый царь позволил ему (ну что взять с дурака?) переехать в село Елань Иркутской губернии, где пиит построил себе большой дом. Затем папаша добился перевода сына ближе к Европейской части России, а дом свой Одоевский продал весьма прибыльно барону Штейнгейлю. Одоевский усилил натиск на царя и сочинил стихи уже про хорошего царя со строчками (естественно, мольба касалась переселения обратно в Европейскую часть России, или, хотя бы на Кавказ. Бомбардировал Одоевский царя и другими не менее подобострастными стихами):

С тех пор, займется ли заря,
Молю я солнышко-царя
И нашу светлую царицу:
Меня, о солнце, воскреси,
И дай мне на святой Руси
Увидеть хоть одну денницу!

• После того, как добрый и глубокий знаток человеческих душ и душонок Николай I разрешил ему вернуться на Кавказ, наш флюгер совершил еще один оборот во время приезда Николая в Ставрополь. Когда войска кричали «Ура!» императору, наш придурок с балкона на латинском кричал не то «…идущие на смерть приветствуют тебя», не то «…Да погибнет». Когда его стали оттаскивать от балкона, он заявил: «У нас в России полиция еще не училась латыни».

Мораль: видимо, не здоров был.

 Конец активной фазы следствия

К лету 1826 следствие в основном было закончено, Николай I почти всем смягчил наказание по приговорам, которые ему были представлены для утверждения, казнили только пятерых. Режим содержания ослаб. Стали думать о пересылке осужденных в Сибирь. Родственники стали возмущаться: почему осужденным заклепывают кандалы, стали требовать повесить их на замки. Им пошли навстречу, разрешили купить замочки в мелочных лавках. На одном замочке была надпись «Кого люблю, тому дарю», у Н.Бестужева на замочке оказалась надпись «Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь».

Забегая вперед, процитируем сосланного декабриста И.Д.Якушкина про те самые «кандалы»:

«Первое время, без привычки, очень трудно было чем-нибудь пристально заниматься, почти беспрестанно слышались звуки желез; случалось углубиться в чтение, а иногда, получившим письма от своих, унестись мыслью далеко от Читы, и вдруг распахнется дверь, и молодежь с топотом влетит в комнату, танцуя мазурку и гремя цепями»

(И.Д.Якушкин «Наша жизнь в Сибири»).

Он же вспоминал, что, когда стало тепло, дважды в день их водили по 15 человек купаться в притоке реки Читы, на время купания кандалы снимали. Чуть позже стали купаться по три раза в день и уже в большой реке. В 1828 кандалы с 81 заключенного в Чите вообще сняли. Работы у «узников» не было, да и то, что им давали делать, они в итоге портили или нанимали других, но об этом в другой статье. Они были хорошими танцорами, никудышными работниками и циниками.

Наиболее запятнали себя в бунте кавалергарды, то есть служащие элитного кавалерийского гвардейского полка, на который как раз и были возложены представительские и охранные функции.

Однако, в день казни Пестеля и Бестужева-Рюмина 13 июня 1826 кавалергарды-офицеры устроили на Елагинском острове Петербурга праздник и фейерверк в честь шефа своего полка – новой Императрицы Александры Федоровны. Это значило, что у России тогда оставался запас прочности.

Справка. Ю.М.Лотман еще в советские времена написал статью «Декабрист в повседневной жизни». В общем, ничего неожиданного, материалами следственной комиссии и не пахнет.

Лотман считает, что начитавшиеся, наболтавшиеся и углубившиеся в романтику римско-французского толка про свободолюбивых героев будущие декабристы стали отрицательно относиться как к  России, так и к «хамам», то есть не разделявшим их взглядов россиянам (это словечко принадлежит Н.И.Тургеневу, не писателю, а декабристу).

Такие гордые, обособленные, они и к картам, и балам стали относиться презрительно – до такой степени, что княгиня-бабушка в «Горе от ума» вынуждена была констатировать: «Танцовщики ужасно стали редки». Но на балы продолжали таскаться. Показным образом на балах не снимали шпаги дабы “танцелюбивые” дамы на них не могли рассчитывать. Вопрос: а не могли ли они не выпячиваться и посидеть дома, коли танцевать не хочется? Но нет: надо было отличиться в свете и эпатировать окружающих, о чем много пишет Лотман.

Вот, например, будущий декабрист Лунин перед старшими чинами полез купаться в полной форме, и все ради того, чтобы превзойти Корочарова, отдавшего честь тем же старшим чинам в голом виде. Мистификаторы и шутники – Л.Н.Толстой в романе «Война и мир» описал подобное поведение, когда Пьер с Долоховым устраивали дикие выходки.

Когда-то ценилась странная платоническая любовь у странных древних, а вот и юные будущие декабристы страшно дружили мужской дружбой. Как пишет Лотман, «пламенный в дружбе Рылеев, по беспристрастному воспоминанию его наемного служителя из крепостных Агапа Иванова, «казался холоден к семье, не любил, чтоб его отрывали от занятий». Перверсия какая-то.

На все это безумие от избытка сил, денег, времени и крепостных накладывалась удивительная сеть родственных связей, то есть еще один «коллектив», от чего декабристы окончательно потеряли берега.

Как истинный советский историк быта, Лотман неожиданно для всех обнаружил «необыкновенную легкость, с которой ссыльным декабристам давалось вхождение в народную среду», а ведь это не давалось ни Достоевскому, ни разночинцам-петрашевцам, которые выступили уже после декабристов.

Это поистине смешно: сыто и беспечно жили в ссылке декабристы, у них денег было много, а работы не было – потому и «сроднились с народом», хотя ни прижитых от простых крестьянок детей, ни самих жен-крестьянок они в 1856 в европейскую часть России не взяли, видно сказалась-таки сословная спесь. А пример С.Г.Волконского, перевоплотившегося внешне в крестьянина, просто смешон: не случайно его жена М.Волконская говорила, что «муж бывает ей несносен» (по воспоминаниям генерала Н.Н.Раевского).

А потащилась она за нелюбимым мужем, потому что жены офицеров привыкли ездить в обозе за своими мужьями даже на войну, хотела вслед за знаменитой родственницей Зинаидой Волконской показать свою оппозиционность царю и режиму.