О Пушкине, идеологии и о том, что для нас Азия

 

Сегодняшний рассказ о речи Достоевского, прочитанной в 1880 и посвященной юбилею Пушкина. В ней писатель указывает на несколько главных акцентов в творчестве Пушкина. Великий поэт показал «отрицательный тип» русского человека, не любящего свой народ, скитальца подальше от родных мест. Но вместе с тем Пушкин дал и «положительный тип» русского человека, «вышедший прямо из духа русского, обретавшийся в русской правде, в почве нашей». Кроме того, используя популярную не так давно терминологию, Пушкин, а заодно с ним и русский человек, – интернационалист. Этим объясняется то, что Пушкин сумел проникнуть в своем творчестве в душу других народов более, чем кто-либо другой, оценить всю их прелесть и особенность. Сказанное Достоевский подтверждает примерами из творчества поэта. Обо всем об этом и сказал Достоевский, а заодно и несколько слов о Европе (Америкой, в смысле США, тогда так не пахло).

Это первая из трех статей на нашем сайте, основанных на Дневниках писателя Ф.М.Достоевского. Уже долгое время в послепетровской России смердит по выражению Достоевского «самая больная язва» общества – партия нелюбителей отечества, которым все противно в «этой стране», они готовы сбежать из нее, пусть даже на парижские баррикады, даже бороться за счастье человечества, главное только, чтобы деньги из «этой страны» поступали, а для этого и оброк подойдет, и заложить «души» можно, а для россиянина и «розочек» (розг) надо, чтобы вел себя как надо. Таких персонажей Достоевский называет «скитальцами», поскольку ну не сидится им в России, да и душевный склад у них неспокойный, неуравновешенный.

 

Эпиграф

«В Пушкине две главные мысли – и обе заключают в себе прообраз всего будущего назначения и всей будущей цели России.

Вот, что мы выиграли в Европе, столь ей служа? Одну ее ненависть! Мы сыграли там роль Репетилова, который гоняясь за фортуной, Приданого взял шиш, по службе ничего.

Главная причина в том состоит, что они не могут никак нас своими признать… Всему этому есть одна чрезвычайная причина: идею мы несем вовсе не ту, чем они, в человечество – вот причина!»

(Ф.М.Достоевский. Дневник писателя)

Введение

Раньше в кинотеатрах фильм предварялся  киножурналом. Вот и мы, чтобы не возникало впечатления, что вокруг Достоевского в России были одни либералы и отсутствовали таланты, начнем с Ивана Ивановича Шишкина, который как раз в эти времена и творил.

Великий И.И.Шишкин (1832-1898, на четыре года младше Толстого, на 11 лет младше Достоевского) маслом писал лучшие в мире пейзажи, оставил сотни блестящих рисунков, а его этюды превосходят многие и многие оконченные пейзажи и вовсе не за счет «вылизывания» деталей. Но не о них речь. На СКУЛЬТПРИВЕТ уже была статья об еще одной не очень известной странице творчества Шишкина, связанной с подарком нижегородского дворянства  Александру II в 1870.

Возможно, будет любопытно узнать, что Шишкин – знаменитый создатель картин маслом – был еще и лучшим мастером пейзажного офорта. В этом деле ему также нет равных во всем мире. В рецензии на выставку работ Шишкина, состоявшуюся в декабре 1891 в Академии художеств в Санкт-Петербурге, так и было сказано:

«… Его рисунки углем, пером, карандашом, его офорты – это целая огромная школа…В офорте ему нет соперников… Если Европа его знает мало, то потому только, что это русский человек, нисколько не ищущий популярности. Настанет время, когда произведения Шишкина явятся школою для западных художников. Это не самообольщение русофила, а несомненная истина».

Таким образом, Шишкин – великий гравер, а в искусстве гравирования пейзажей он лучший в мире.

Однако, не сработало академическое предсказание. В наше время Европа и ее «детище» – северные штаты Америки – совсем не изменились, рисуют никак, все больше дикие перформансы в Третьяковку привозят, а «наши» музейные недоумки рты разевают. Привычка – вторая натура, а колонизаторство и менторство в генах. И вот уже корчатся в очередном кризисе, а мысли все те же – как кого-то ограбить и извести, обманув значительную часть населения. Ничего не изменилось. Возьмем для наглядности вместительнейший французский словарь на тончайшей бумаге в три колонки мизерным шрифтом весом килограмма полтора Petit Larousse 1991 года. Каких только персонажей там не найдете, зато тщетно искать русских живописцев или скульпторов. Лишь кратенько о Репине как участнике общества передвижников и о не имеющих ничего общего с живописью Кандинском, Шагале и Малевиче (куда же без них в светлое будущее?). Et c’est tout, что в переводе с французского означает: вот и всё. Нет даже Карла Брюллова, зато мы помним, как его современники-французы явно затаились в начале 1830-ых в зависти к нашему гению, тогда как итальянцы с открытой душой приняли его «Последний день Помпеи» восторженно. Ну ведь это правда: не дотягивает Давид со своими сабинянками или коронацией до Брюллова, а упомянутая картина – недосягаемая вершина.

А что касается Шишкина, то как-то раз к нему, уже постаревшему и пережившему так много потерь самых близких людей, зашел молодой художник. Шишкин, чистя самовар, поинтересовался, что рисует молодой человек. Тот ответил, что рисует все. «Я тоже могу нарисовать все, но по-настоящему люблю и знаю только русский лес», – ответил Шишкин. Это правда о правде в искусстве. Западникам не понять. Умер Шишкин (1831-1898) во время работы за мольбертом.

 

1. Достоевский о Пушкине

Пушкин родился 26 мая 1799, его дуэль с Дантесом – результат заговора иностранных заговорщиков-провокаторов в 1837. Почитайте Лотмана. Ф.М.Достоевский 8 июня 1880 года произнес речь по случаю юбилея Пушкина на торжественном заседании Общества любителей российской словесности. Резонансная речь приведена в Дневнике писателя за 1880 г.

В ней Достоевский прежде всего выделяет два периода в становлении Пушкина: первый, видимо, отмечен «Гаврилиадой» – не о нем речь, а о втором Достоевский сказал следующее:

«Начало «Онегина», например, принадлежит, по-моему, еще к первому периоду деятельности поэта, а кончается «Онегин» во втором периоде, когда Пушкин нашел уже свои идеалы в родной земле, воспринял их и возлюбил их всецело своею любящею и прозорливою душой».

Далее писатель дал пояснение своей речи, в том числе и по вопросу о том, что такое Пушкин для России и мира, причем по пунктам. Цитируем Достоевского (Ф.М.Достоевский Дневник писателя в 2 т. Том 2, стр.425-427, Книжный клуб 36.6. 2011).

Первое

«Пушкин первым своим глубоко прозорливым и гениальным умом и чисто русским сердцем своим отыскал и отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом. Он отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы ее не верующего, Россию (то есть свое же общество, свой же интеллигентный слой, возникший над родной почвой нашей) в конце концов отрицающего, делать с другими не желающего и искренне страдающего. Алеко (поэма Пушкина «Цыгане», в которой Алеко уходит в табор от прежней жизни) и Онегин породили потом множество подобных себе в нашей художественной литературе. За ними выступили Печорины, Чичиковы, Рудины и Лаврецкие, Болконские …

Ему честь и слава, его громадному уму и гению, отметившему самую больную язву составившегося у нас после великой петровской реформы общества».

Второе

«Он первый (именно первый, а до него никто) дал нам художественные типы красоты русской, вышедшей прямо из духа русского, обретавшейся в русской правде, в почве нашей, и им же в ней отысканные. Свидетельствуют о том типы Татьяны, женщины совершенно русской, уберегший себя от наносной лжи, типы исторические, как, например, Инок и другие в «Борисе Годунове», типы бытовые, как в «Капитанской дочке» и во множестве других образов, мелькающих в его стихотворениях, в рассказах, записках, даже в «Истории Пугачевского бунта»…

Тут уже надобно  говорить всю правду: не в нынешней нашей цивилизации, не в «европейском» так называемом образовании (которого у нас, кстати сказать, никогда не было), не в уродливости внешне усвоенных европейских идей и форм указал Пушкин эту красоту, а единственно в народном духе нашел ее, и только в нем. Таким образом, повторяю, обозначив болезнь, дал и великую надежду: «Уверуйте в дух народный и от него единого ждите спасения и будете спасены».

Третье

У Пушкина «есть та особая характернейшая и не встречаемая кроме него нигде и ни у кого черта художественного гения – способность всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гении чужих наций, и перевоплощения почти совершенного…».

Четвертое

«Способность эта есть всецело способность русская, национальная, и Пушкин только делит ее со всем народом нашим…».

Достоевский приводит примеры в творчестве Пушкина, где поэт воплощает дух других народов, наглядно поясняя тезис о всемирной отзывчивости русского поэта, о всечеловечности русской народности. Достоевский пишет:

«… К третьему периоду творчества Пушкина можно отнести тот разряд его произведений, в которых преимущественно засияли идеи всемирные, отразились поэтические образы других народов и воплотились их гении… Даже у Шекспира его итальянцы сплошь те же англичане. Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальности. Вот сцены из «Фауста», вот «Скупой рыцарь» и баллада «Жил на свете рыцарь бедный». Перечтите «Дон-Жуана», если бы не было подписи Пушкина, вы бы никогда не узнали, что это написал не испанец. Какие глубокие фантастические образы в поэме «Пир во время чумы»! Но в этих фантастических образах слышен гений Англии; эта чудесная песня о чуме героя поэмы, эта песня Мери со стихами «Наших деток в шумной школе раздавались голоса», это английские песни… В грустной и восторженной музыке этих стихов чувствуется самая душа северного протестантизма, английского ересиарха, безбрежного мистика, с его тупым, мрачным и непреоборимым стремлением и со всем безудержем мистического мечтания… Вот рядом с этим религиозным мистицизмом религиозные же строки из Корана или «Подражания Корану»… А вот древний мир, вот «Египетские ночи…

«Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое… Ибо что такое сила духа русской народности как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности?».

 

2. Достоевский о Татьяне Лариной и Онегине

Несколько выдержек из речи Достоевского 08.06.1880 в заседании Общества любителей российской словесности по случаю юбилея Пушкина. А школьникам на литературе надо прочитать эту речь полностью.

«В глуши, в сердце своей родины, он (Онегин), конечно не у себя, он не дома… Конечно, слыхал и об родных идеалах, но им не верит… Ленского он убил просто от хандры, почем знать, может быть, от хандры по мировому идеалу, — это слишком по-нашему, это вероятно.

Не такова Татьяна: это тип твердый, стоящий твердо на своей почве. Она глубже Онегина и, конечно, умнее его. Это положительный тип, а не отрицательный, это тип положительной красоты, это апофеоза русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене последней встречи Татьяны с Онегиным. Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже не повторялся в нашей художественной литературе – кроме разве образа Лизы в «Дворянском гнезде» Тургенева.

О, если бы тогда, в деревне, при первой встрече с нею, прибыл туда же из Англии Чайлд-Гарольд или даже, как-нибудь, сам лорд Байрон и, заметив ее робкую, скромную прелесть, указал бы ему (Онегину) на нее, – о, Онегин тотчас же был бы поражен и удивлен, ибо в этих мировых страдальцах так много подчас лакейства духовного! Но этого не случилось, и искатель мировой гармонии, прочтя ей проповедь и поступив все-таки очень честно, отправился с мировой тоской своею и с простою в глупенькой злости кровью на руках своих скитаться по родине, не примечая ее, и, кипя здоровьем и силою, восклицать с проклятиями: «Я молод, жизнь во мне крепка, Чего мне ждать, тоска, тоска!»

Это поняла Татьяна… И вот она твердо говорит Онегину: «Но я другому отдана И буду век ему верна». Высказала она это именно как русская женщина, в этом ее апофеоз».

 

3. Что ответил Достоевский либералу, у которого во всем виноват народ

 

Эпиграф. Виновата машина.

(Из недавней адвокатской практики по делу о ДТП на Садовом кольце)

 

Некто Градовский выступил оппонентом Достоевского. Смысл его писаний в том, что герои типа Алеко и Онегина (мировые страдальцы и скитальцы по выражению Достоевского), а заодно гоголевские Коробочки, Собакевичи были «ух, какие русские люди», а вели себя так только из-за того, что страна и народ противные. Потому некоторые и бежали: «Алеко к цыганам, Рудин в Париж, умирать за дело, для него совершенно постороннее». То есть мысль этого либерала заключается в том, что во всем виноват народ, а бегущие от него в иные города и веси «скитальцы» – жертвы дикого народа.

Достоевский ему отвечает:

«О, фельетонная легкость решения!

… вот в чем, однако же дело: все эти Сквозники и Собакевичи хоть и русские люди, но русские люди испорченные, от почвы оторванные и хоть знающие народный быт с одной стороны, но не знающие с другой… Да и душу они в народе отрицали даже, кроме разве ревизской».

«Алеко и Онегин к России были высокомерны и нетерпеливы, как все люди, живущие от народа отдельной кучкой, на всем готовом, то есть на мужичьем труде и на европейском просвещении, тоже им даром доставшемся».

«Кто мешал им, если уж до того их одолевала гражданская скорбь, что к цыганам приходилась бежать али на баррикады в Париж, – кто мешал им просто-запросто освободить хоть своих крестьян?… Но о таких освобождениях что-то мало у нас было слышно, а гражданских воплей раздавалось довольно. «Среда, дескать заедала, и как же де ему своего капиталу лишиться?».  Да почему же не лишиться, когда уж до такой степени дело доходило от скорби по крестьянам, что на баррикады приходилось бежать?

То-то вот и есть, что в «местечке Париже-с» все-таки надобны деньги, хотя бы и на баррикадах участвуя, так вот крепостные-то и присылали оброк. Делали и еще проще: закладывали, продавали или обменивали (не все ли равно) крестьян и, осуществив денежки, уезжали в Париж способствовать изданию французских радикальных газет и журналов для спасения уже всего человечества, не только русского мужика» (Ф.М.Достоевский Дневник писателя в 2 т. Том 2, стр.458, Книжный клуб 36.6. 2011).

Далее Достоевский припоминает этих самых любителей «либерты, игалиты, фратерниты» (свободы, равенства и братства), плюнувших на Россию под лозунгом о рабстве русского народа. От лица либерала он пишет:

«Ну похож он (русский мужичок) на парижский народ 93 года? (революция во Франции) Да он уж свыкся с рабством, его лицо, его фигура уже изображает собою раба, и, если хотите, розга, например, конечно, ужасная мерзость, говоря вообще, но для русского человека, ей-богу, розочка еще необходима: «Русского мужичка надо посечь, русский мужичок стоскуется, если его не посечь, такая-де нация».

«Повторяю, чувство к мужику в них (либералах) доходило зачастую до гадливости».

Достоевский пишет о том, что не эти либеральные радетели за человечество способствовали упразднению крепостного права, а как раз славянофилы типа Самарина. Достоевский пишет:

«…Отвлеченной болтовней разве послужили они (либералы-скитальцы), источая гражданскую скорбь по всем правилам… Но способствовали освобождению крестьян и помогали трудящимся по освобождению скорее такого склада люди, как, например, Самарин, а не ваши скитальцы… Скитальцам же это дело (освобождение крестьян), по всем признакам, очень скоро наскучило, и они опять стали брезгливо будировать. Не скитальцы бы они были, если бы поступили иначе. Получив выкупные, стали остальные земли и леса свои продавать купцам и кулакам на сруб и истребление и, выселяясь за границу, завели абсентеизм (демонстративный отказ от участия в жизни страны) …

Вы, конечно, (обращается к либералу Градовскому) с моим мнением не согласитесь, г-н профессор, но ведь что же и мне-то делать: никак не могу ведь и я согласиться признать этот образ столь дорого вам русского высшего и либерального человека за идеал настоящего нормального русского человека, каким будто бы он был в самом деле, есть теперь и должен быть даже в будущем. Немного путного сделали эти люди (вечно недовольные Россией скитальцы) в последние десятилетия на родной ниве. Это будет повернее, чем ваш дифирамб во славу этих прошлых господ». (Дневник писателя. 1880 г.)

4.Случай на даче

Достоевский описывает как однажды встретились «самые сильнейшие русские тогдашние либеральные и мировые умы с русской бабой». Заметим, действие происходит как раз во времена правления Николая I, объявленного этими мировыми умами душителем свобод и «Палкиным» (Ф.М.Достоевский Дневник писателя в 2 т. Том 2, стр.463-464, Книжный клуб 36.6. 2011).

«Тут уже были отъявленные скитальцы, так сказать, уже патентованные, заявившие в этом смысле себя исторически. Летом, видите ли, именно в сорок пятом году (1845) на прекрасную подмосковную дачу, где давались «колоссальные обеды», по замечанию самого старожила, съехалось раз множество гостей: гуманнейшие профессора, удивительнейшие любители и знатоки изящных искусств и кой-чего прочего, славнейшие демократы, а впоследствии знатные политические деятели уже мирового даже значения, критики, писатели, прелестнейшие по развитию дамы.

И вдруг вся компания, вероятно, после обеда с шампанским, с кулебяками и с птичьим молоком (с чего же нибудь да названы обеды «колоссальными») направилась погулять в поле.

В глуши, во ржи, встречают жницу. Летняя страда известна: встают мужики и бабы в четыре часа и идут хлеб убирать, работают до ночи. Жать очень трудно, все двенадцать часов нагнувшись, солнце жжет. Жница как заберется обыкновенно в рожь, то ее и не видно.

И вот тут-то, во ржи, и находит наша компания жницу, – представьте себе, в «примитивном костюме» (в рубашке?!).

Это ужасно! Мировое, гуманное чувство возбуждено, тотчас раздался оскорбленный голос: «Одна только русская женщина из всех женщин ни перед кем не стыдится! Ну, разумеется, тотчас и вывод: «Одна русская женщина из всех такая, перед которой никто и на за что не стыдится!».

«…ах вы целомудренники! А «парижские-то увеселения» ваши, а резвости в «местечке Париже-с», а канканчик в Баль-Мобиле, от которого русские люди таяли, даже когда только рассказывали о нем, а миленькая песенка:

Ma commère quand je danse

Comment mon cotillon? (подружка, когда я танцую, нравится ли тебе моя юбочка?)

с грациозным приподнятием юбочки и с подергиванием задком… «Помилуйте, да ведь это у них так грациозно, этот канканчик, эти подергивания, — это ведь изящнейший article de Paris (парижский шик), а ведь тут что, тут баба, русская баба, обрубок, колода!».

 Разовьем и проиллюстрируем мысль Достоевского словами самих французов.

Примерчик-с (красотки кабаре). Некогда была привезена из Франции книга «PARIS, que j’ame…», 1964 г. «Париж, который я люблю», но ее написали сами причудники французы. Там можно увидеть и фото клошара на берегу Сены, французы сентиментальны, знают, как давить и на жалость. Но вот цитатка как раз для компании, описанной Достоевским.

 «Le Lido serait la cathédrale de ce qu’on appelle les «boîtes de niut», s’il ne s’agissait moins ici d’une boîte que d’un ecrin». Что означает: Лидо был бы храмом того, что называют «кабаре», если бы речь шла менее о кабаре, нежели о шкатулке с драгоценностями. Француз «вечно ломается», как некогда выразился И.Н.Крамской, в данном случае весьма кудряво поясняет: да, тут и выпить можно, но красота-то какая. Отчего же-с туристу из Московии не любить-с клубничку-с в местечке Париже-с?

Достоевский рассказал про литературные образы новых «русских европейцев», начинающих свой «европеизм не с просвещения, а с разврата, как и многие, чрезвычайно многие начинали. Да-с, этот самый разврат не раз принимался у нас за самый верный способ переделать русских людей в европейцев».

Нашему умеющему со времен предыдущей своей должности мастерски пресекать правонарушения школьников во время ЕГЭ министру Кравцову не лучше было бы в школьную программу включить хоть что-то из Дневника писателя Достоевского, и пусть школьники пользуются телефонами – не запоминать же тексты Достоевского на память.

Несколько картинок. Ну вот привели интеллигенты страну к революциям 1917. А после революции такие «фу-туристы» принялись распределять госзаказы и государственные деньги прежде всего среди авангардистов, в итоге все музеи СССР оказались набиты авангардным хламом. Тут пришлось и мирискусникам поджаться и это, несмотря на их демократическую лепту в дело мировой революции, – они попали в очередь на госзаказ под номерами 50 и выше, о чем писалось на СКУЛЬТПРИВЕТ в статье «Как поспорил М.А. Лившиц с А.М.Дымшицем». А в 1991 такие же интеллигенты организовали очередную революцию, якобы бескровную. А в результате большинству из них просто перестали платить зарплату и в стране уничтожили и растащили всё, что было возможно.

Вот жница этой «эпохи»:

А вот птица:

До и после сталинского ампира таких птиц и жниц наделали море. Революционно.

5. Европа или Азия? Наполеон или Германия? Об идеологии

Просто поражаешься, сколь актуально звучат слова Достоевского. Какой там Толстой и прочие фантазеры с их богомерзким богоискательским или, напротив, дурным атеистическим бредом.

Вот прошло 150 лет, а воз и ныне там. А его пророчества насчет Германии? А про идею (то бишь идеологию)? А чего стоит указание писателя на нашу роковую ошибку 19 века: вместо союза с Францией искать союза с Англией.  К слову, именно за этот выбор в пользу союза России с Францией англичане приняли столь деятельное участие в заговоре против русского императора Павла I. За эту ошибку впоследствии Россия получила Крымскую войну в 1853-1856, в которой отметилась практически вся Европа. Ну а о двух мировых войнах, где «заводилой» выступала Германия, и говорить нечего.

Достоевский прямо говорит о том, что именно Азия – наше будущее, а Европа нас ненавидит генетически, тогда как именно либералы «русские европейцы» страсть как хотят в Европу.

Из Дневника писателя, 1881 г.:

«И зачем нам туда, и чего нам далась эта Азия, сколько денег истрачено, тогда как у нас голод, дифтерит, нет школ и проч., и проч.»… «Лишняя вовсе нам эта Азия, хоть бы ее куда-нибудь деть!». Эти рассуждения иногда и теперь (после удачного наступления в Геок-Тепе) раздаются у умников наших, от очень их большого ума, конечно».

«…Для чего и к какому грядущему? Какая необходимость в грядущем захвате Азии? Что нам в ней делать?

Потому необходимость, что Россия не в одной только Европе, но и в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!»

«И чего только мы делали, чтоб Европа признала нас за своих, за европейцев, за одних только европейцев, а не за татар. Мы лезли к Европе поминутно и неустанно, сами напрашивались во все ее дела и делишки. Мы то пугали ее силой, посылали туда наши армии «спасать царей», то склонялись опять перед нею, как не надо бы было, и уверяли ее, что мы созданы лишь, чтоб служить Европе и сделать ее счастливою.

В двенадцатом году, выгнав Наполеона, мы не помирились с ним, как советовали и желали тогда некоторые прозорливые русские люди, а двинулись всей стеной осчастливить Европу, освободив ее от похитителя. Конечно, вышла картина яркая: с одной стороны шел деспот и похититель, с другой – миротворец и воскреситель. Но политическое счастье наше состояло тогда вовсе не в политической картине, а в том, что этот похититель был именно тогда в таком положении, в первый раз за всю свою карьеру, что помирился бы с нами крепко-накрепко и искренно, и надолго, может быть, навсегда. За условие, что мы не будем ему мешать в Европе, от отдал бы нам Восток, и теперешний Восточный вопрос наш – гроза и беда нашего текущего и нашего будущего – был бы уже теперь давно разрешен… У нас тогда было бы море, и мы могли бы даже и на море Англию встретить. Но мы всё отдали за картинку.

И что же: все эти освобождённые нами народы тотчас же, еще не добив Наполеона, стали смотреть на нас с самым ярким недоброжелательством и со злейшими подозрениями. На конгрессах они тотчас против нас соединились вместе сплошной стеной и захватили себе всё, а нам не только не оставили ничего, но еще с нас же взяли обязательства, правда, добровольные, но весьма нам убыточные, как и оказалось впоследствии. Затем, несмотря на полученный урок, – что делали мы во все остальные годы столетия (19 столетия) и даже доныне? Не мы ли способствовали укреплению германских держав, не мы ли создали им силу до того, что они, может быть, теперь и сильнее нас стали? Да, сказать, что это мы способствовали их росту и силе, вовсе не преувеличенно выйдет. Не мы ли, по их зову, ходили укрощать их междоусобие, не мы ли оберегали их тыл, когда им могла угрожать беда? И вот – не они ли, напротив, выходили к нам в тыл, когда нам грозила другая беда?

Кончилось тем, что теперь всякий-то в Европе, всякий там образ и язык держит у себя за пазухой давно уже припасенный на нас камень и ждет только первого столкновения. Вот, что мы выиграли в Европе, столь ей служа? Одну ее ненависть! Мы сыграли там роль Репетилова, который гоняясь за фортуной,

Приданого взял шиш, по службе ничего.

Главная причина в том состоит, что они не могут никак нас своими признать… Всему этому есть одна чрезвычайная причина: идею мы несем вовсе не ту, чем они, в человечество – вот причина! И это несмотря на то, что наши «русские европейцы» из всех сил уверяют Европу, что у нас нет никакой идеи, да и впредь быть не может, что Россия и не способна иметь идею, а способна лишь подражать, что дело тем и кончится, что мы всё будем подражать, и что мы вовсе не азиаты, не варвары, а совсем, совсем как они, европейцы. Но Европа нашим русским европейцам на этот раз, по крайней мере, не поверила. Напротив, в этом случае она, так сказать, совпала в заключениях своих со славянофилами нашими, хотя их не знает вовсе и только разве слышала об них кое-что. Совпадение же именно в том, что и Европа верит, как и славянофилы, что у нас есть «идея», своя, особенная и не европейская, что Россия может и способна иметь идею.

Про сущность этой идеи нашей Европа, конечно, еще ничего не знает, – ибо если б знала, так тотчас же бы успокоилась, даже обрадовалась. Но узнает непременно когда-нибудь, и именно когда наступит самая критическая минута в судьбах ее. Но теперь она не верит; признавая за нами идею, она боится ее. И наконец, мерзим мы ей, мерзим, даже лично, хотя там и бывают иногда с нами вежливы.

Но от окна в Европу отвернуться трудно, тут фатум. А между тем Азия – да ведь это и впрямь может быть наш исход в нашем будущем, – опять восклицаю это!

…Но повторяю: Англии бояться – никуда не ходить! А потому и опять-таки: да здравствует победа у Геок-Тепе! Да здравствует Скобелев и его солдатики, и вечная память «выбывшим из списков» богатырям! Мы в наши списки их занесем».

 

6. «Всечеловек» и «сверхчеловек»

Достоевский выделил четыре пункта, говоря о значении Пушкина, первый и второй про отрицательный и положительные типы русского человека очевидны и всем известны.

Однако, это глубокое наблюдение гениального Достоевского о «способности всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гении чужих наций», явленная Пушкиным в русском человеке, более чем актуально сейчас.

Война с Европой 1941-1945 — это война, в которой «всечеловек» победил «сверхчеловека» («арийской» закваски), и отнюдь не в переносном смысле. Сейчас, как очередная голова змея Горыныча, набухает новый град на холме, не правда ли, актуально.

Отличительная черта «всечеловека» – его понимание и положительная оценка всех наций и народов. Отличительная черта «сверхчеловека» – идея избранности, идея «града на холме» со звериным расчеловечиванием, борьбой с традиционными религиями и ценностями. Не случайно идеолог «сверхчеловеков» Ницше написал книжку под названием «Антихрист. Проклятие христианству» (опубликована в 1895). Отсюда нескончаемая ложь, а в наше дижитальное время и ложь дижитальная, соцсетевая, как говорится, «дьявол – ложь и отец лжи».

 

7. О провидении

Гениальный Достоевский, говоря о фантазиях Толстого, не случайно упомянул о наличии провидения как о главном аргументе в пользу существования Бога.

О чем-то подобном догадывались и язычники: у древних греков был рок, то есть и у них в жизни тоже случались неожиданности. Декарт с его рационализмом и даже декартовой системой координат отдыхает.